Как Азия нашла себя. История межкультурного взаимопонимания - Нил Грин

были основаны на прямом прочтении и переложении китайских источников. Подобно исследованиям христианских миссионеров и японских буддийских монахов, изучавших сутры на санскрите и пали в Тибете и на Цейлоне, запросы их убежденных мусульманских коллег были более лингвистически прочными, чем запросы секуляризирующихся азиатов или националистов. Так, после того как в 1930 году в шанхайском издательстве Commercial Press появился китайский перевод "Арабских ночей", основанный на английской версии, именно На Сюнь (1911-1999), еще один китайско-мусульманский студент каирского университета Аль-Азхар, сделал первый прямой перевод с арабского. Завершил этот библиографический круг между Китаем, Индией и Египтом Мухаммад Хасан Азами. Индийский профессор, преподававший в Каире, Азами написал на урду исследование интеллектуальной жизни Египта, а затем составил пятитомный арабско-урдуистский словарь и написал на арабском книгу об индийском мыслителе Мухаммаде Икбале, которая познакомила ближневосточных читателей с синтезом Икбала с мистицизмом Руми и философией Анри Бергсона.

Хотя такие межазиатские интерпретаторы, как Азами и Хай, черпали идеи из Европы, их заботами были защита и проекция мусульманского "я". Так, в "Чини мусулмане" Хай Вэйляна индийские мусульмане открыли для себя Китай, увидев его в зеркале ислама, подобно тому как Азами представил Индию арабам в терминах общей "исламской культуры" (thaqafa al-Islamiyya). Это было нечто большее, чем случайные разговоры о связи и единстве, которые поддерживали многие азиаты той эпохи. Ведь хотя бенгальские националисты, такие как Саркар, Наг и Багчи, пытались возобновить буддийские связи Индии с Китаем, связи на основе санскрита, о восстановлении которых они мечтали, сошли на нет тысячу лет назад. Напротив, арабское образование, позволявшее китайским, индийским и ближневосточным ученым напрямую и глубоко передавать идеи, не просто пережило века, но и возродилось благодаря инфраструктуре пара и печати, построенной для укрепления европейских империй.

* * *

С началом Второй китайско-японской войны экономические связи между Индией и Китаем быстро испарились: нападение японцев на Шанхай в сентябре 1937 года вызвало массовое бегство индийцев, около девятисот которых отплыли в том месяце только на борту судна S.S. Elephanta. В портах материкового Китая и Гонконга оккупационные войска захватили контроль над крупными индийскими компаниями и заморозили активы частных банков. После окончательной массовой репатриации индийцев из Китая в середине 1940-х годов индийское присутствие в Китае, за исключением Гонконга, практически исчезло. Столетие тесных экономических связей оказалось менее успешным для внедрения межкультурных знаний о Китае в индийскую общественную сферу, чем религиозные и образовательные сети, которые охватывали не только Индию, но и выходили за пределы очерченных иностранцами границ Азии вплоть до Египта.

Понимая это, Гоминьдан, правящая националистическая партия Китая, сделала все возможное, чтобы использовать эти религиозные сети, как старые, так и новые, буддийские и мусульманские. В январе 1940 г. в Калькутту прибыл буддийский учитель-реформатор Тайшу (1890-1947), выполнявший спонсируемую Гоминьданом миссию по завоеванию поддержки против Японии у индийских националистических политиков на основе их древних буддийских связей. Более десяти лет Тайшу был членом калькуттского Общества Маха-Бодхи, основанного Дхармапалой, цейлонским ставленником теософов. Завершая этот круг евразийских связей, Тайсю путешествовал на пароходе из Рангуна в компании получившего образование в Париже бенгальского китаеведа профессора Багчи. Тем временем несколько официальных делегаций, состоявших из китайско-мусульманских бывших учеников на Ближнем Востоке и в Индии, были направлены Гоминьданом в различные регионы Азии. Во главе с полиглотом Ма Тяньином (1900-1982) одна партия отправилась в британскую Малайю и голландскую Ост-Индию. Там они ссылались на общую историю арабских связей, чтобы напомнить мусульманам Юго-Восточной Азии об их общих связях с Китаем так же, как это сделал Хай в книге, которую он написал для мусульман Индии. Другая партия студентов отправилась в паломничество в Мекку, заходя на сайты Калькутты, Каира и Стамбула, где их языковые навыки были использованы в политических целях на публичных собраниях, которые рисовали Японию как империалистическую наследницу Европы.

Япония быстро последовала этому примеру. Имея собственные мусульманские связи, развитие которых мы наблюдали в предыдущие десятилетия, Токио отправил в Мекку конкурирующую делегацию, состоящую из китайских мусульман из своей колонии в Маньчжурии. Ключевой частью окружающей японской пропаганды было обращение в ислам двоюродного брата Пуйи, марионеточного императора Маньчжурии. От Порт-Артура до Калькутты, Кабула и Каира эта новость эхом прокатилась по общественному пространству. После десятилетий самопроектирования мечта исламских японофилов об обращении микадо почти сбылась. Но к 1940 году Япония уже не была тем идеализированным потенциальным партнером, каким казалась раньше. Китайско-мусульманские студенты сыграли важную роль в этом сдвиге, установив свои собственные условия - как китайские, так и мусульманские - для рубрики азиатского единства. Горстка представителей крошечного религиозного меньшинства стала самым искусным культурным посредником Китая в отношениях с другими регионами Азии.

Эти в значительной степени забытые многоязычные студенты были, возможно, более эффективны, чем их прославленные коллеги, для которых азиатское единство было скорее средством достижения политической цели, чем видением, учитывающим сложности и противоречия морального и культурного содержания. Хотя вдохновляющие труды Ганди, вдохновленные как индийской, так и христианской этикой, были переведены на китайский (и арабский) языки, что привело к тесным отношениям между националистами Джавахарлалом Неру и Чан Кай-ши, надежды на азиатское единство были быстро разрушены. После обретения Индией независимости в 1947 году и победы коммунистов в Китае двумя годами позже надежды на постколониальное возрождение древних связей рухнули на фоне острых разногласий по поводу вторжения в Тибет в 1950 году, что привело к китайско-индийской войне 1962 года. Разрушение тибетской культуры положило конец индийским надеждам на возрождение буддийских связей древних времен.

Вторую мировую войну Хай Вэйлян провел в качестве гоминьдановского дипломата в Иране, где с успехом использовал свои великолепные лингвистические способности, выучив персидский язык. Когда Индия получила независимость, его перевели в Дели, где он снова использовал свой безупречный урду, хотя, когда к власти пришла Коммунистическая партия Китая, его должность была быстро прекращена. Вместо того чтобы вернуться на родину, Хай отправился в изгнание на Тайвань, где еще несколько десятилетий служил антикоммунистической дипломатии. Но он не отказался от своего научного вклада в китайско-мусульманскую версию самопознания Азии. Опираясь на пять разных языков, он опубликовал продолжение своей книги на урду, написанное на арабском. Дело не в том, что он забыл то, чему научился в Индии, ведь , восстанавливая долгую историю китайско-арабских отношений, во многих отношениях его арабская книга была аналогом истории индо-арабских отношений, которую его наставник Сулайман Надви написал на урду во время пребывания Хая в Лакхнау. В названиях обеих книг использован один и тот же термин "отношения" арабского происхождения, который несет в себе более сильный, более эмоциональный и более семейный смысл,